Я уткнулась в ворох своей одежды и разразилась рыданиями. Где-то далеко кто-то говорил об ужине. Мне было всё равно. Как недавно у меня выворачивало желудок, так сейчас рыдания выворачивали мне душу. Я выла и кусала вещи, не зная почему. Я лежала, сотрясаясь в конвульсиях, пока у меня внутри снова не наступила пустота. Тут до меня пробился голос Катерины, ласково утешавшей меня и гладившей по голове.
– Ну что случилось? Прошлое вспомнили? А чем настоящее вам плохо? Живёте в роскоши, ничего не делаете, только по соляриям и бутикам ходите. Да на тусовках косточки разминаете.
– Это не моё! – вскричала я. Я вскочила и отбросила её руку. – Я не помню прошлого, но то, – я ткнула за стену в роскошные комнаты. – не моё. Моё вот, – Я нежно прижала к себе ворох старой одежды.
Катерина недоумённо смотрела на меня.
– Наверно на той тусе вы головой ударились или наркоты перенюхали, – Она настороженно встала.
– Не знаю. Не помню, – отмахнулась я, напяливая футболку. Натянув джинсы, я разыскала в шкафу старые кроссовки. – Что там с ужином? Я хочу много мяса и большой торт.
Катерина попятилась, с ужасом глядя на меня.
– А ваша фигура? – севшим голосом спросила она.
– Плевать. Я тут не останусь.
Минуту она смотрела на меня ничего не выражающим взглядом. Затем просияла:
– Я давно этого ждала! Сейчас ты поешь, а потом мы соберём все ценные безделушки и поедем к нашим братьям-шахтёрам. Нам только денег не хватало для борьбы. Теперь с твоей помощью они у нас есть.
– Нет. Я ничего не своего брать не буду. Это не моё, понимаешь? – Я даже не обратила внимания, что она вдруг стала мне «тыкать». Я нырнула в шкаф и вытащила старый местами рваный чемодан на колёсиках. – Ты можешь делать, что хочешь. Но я не возьму из этого дома ничего, что мне не принадлежит, – Я аккуратно сложила в чемодан свои старые вещи, запылённые туфли и папку со своими картинами. Оглядевшись, я схватила ковёр и гобелен.
– Но ты не понимаешь! – Катерина схватила меня за руки. – Нашей партии нужен лидер, лицо, которое известно. Нам нужны деньги для борьбы с засильем олигархов в политике! Ты понимаешь, как много законов принято для их удобства? Как бедствуют учителя и врачи? А тут ты – любовница олигарха, жившая в роскоши, которая отказалась от всего ради простых людей! Ты нам нужна! Твой голос будет услышан!
– Делай, что хочешь, – Я захлопнула чемодан. – Я не хочу ни с кем бороться. Я не хочу драть горло на митингах или ходить с плакатами в толпе. Я хочу просто жить.
Я побежала искать столовую, волоча за собой чемодан.
– А документы? – прокричала мне вслед Катерина. – Они же у него в сейфе!
Я обернулась.
– Я не знаю, кто я и что я. Я не помню своего имени и прошлого. Я родилась сегодня. И плевать мне на документы!
Я села за стол, поставив чемодан рядом. Девушка, что прислуживала за столом, бросала на меня настороженные взгляды. А я ела. Ела и не могла наесться. Я пила простую воду и не могла напиться. Словно после долгого заключения я бросалась не еду, игнорируя столовые приборы.
Наконец, насытившись, я откинулась на спинку стула.
Я оглядела столовую, блеск и роскошь в которой не гармонировали между собой. Оглядела стол с хрусталём, серебром, золотом и фарфором. Нет, это не моё. В моей душе ничего не откликнулось.
Я положила руку на чемодан, и по телу разлилось успокоительное тепло. Я почувствовала радость и свободу. Мне пора.
Я встала из-за стола, как следует вытерев руки и, подхватив чемодан, пошла к выходу. Люди, попадавшиеся мне, как я поняла, прислуга, удивлённо таращились и шарахались от меня. Я вышла за дверь с блаженной улыбкой на лице.
В лифте я, как могла, вытерла лицо от остатков макияжа салфеткой, зажатой в руках.
Выйдя во двор, я пересекла его и чахлый куст, около которого я пришла в себя, и двинулась к дороге, шумевшей за аркой. У меня не было прошлого, не было денег, документов, я не знала, что буду делать дальше и как жить. Я должна бы испытывать ужас от того, что сделала. Но почему-то ужаса не было. Была уверенность, что я поступаю правильно, что всё будет хорошо. Был покой и радость.
Я шла по дороге, волоча за собой чемодан. Редкие машины ехали мне навстречу. А я шла. Шла вперёд, туда, где занимался рассвет. Рассвет моей новой жизни.
Женщина с топором
Майкл резко сел на постели, проведя дрожащей рукой по мокрому лбу. Всё тот же кошмар, всё тот же сон. И, главное, проснувшись, он всё ещё видит это женское лицо: гневные глаза, разверстый в безмолвном крике рот и растрёпанные волосы, напоминающие собой сплетённый клубок змей. Как? Почему? Он не знал. Знал лишь, что пока он этого не выяснит, кошмар будет приходить снова и снова. И он снова и снова будет видеть это лицо и отблеск от секиры на нём.
На соседней кровати заворочался его друг. Приоткрыв один глаз, он, сонно, спросил:
– Который час?
Затем, не дождавшись ответа, он медленно протянул руку к тумбочке у кровати и взял часы. Зарождающееся утреннее солнце смутно осветило циферблат.
– Бог мой, Майкл! Четыре утра! Ты мог бы мне дать ещё поспать, чем скакать на кровати!
– Питер, – дрожащими губами произнёс Майкл. – Мне снова снился этот сон.
Питер резко открыл оба глаза.
– По-моему, Майкл, тебе надо к врачу. – Он медленно сел, закутавшись в одеяло. – Нет, я понимаю, ты талантливый художник. Ты пишешь картины в манере, которой не писали уже лет двести-триста. Но каждую ночь будить меня фантазиями, что во сне ты Караваджо, Рембрандт или Реньери – это никуда не годится. Своими сказками ты скоро из меня полиглота сделаешь: каждую ночь какой-то новый язык или наречие. Я просто обалдеваю с тебя. Я историк Древнего мира. Вернее, надеюсь им стать, когда окончу учёбу. Но о твоём Караваджо я знаю даже больше, чем о себе. У тебя прямо мания. Сходи к врачу.
– Я был у него, – тихо сказал Майкл.
– Да ну! К кому же ты ходил?
– Мне посоветовал его знакомый антиквар…
– О, ещё один помешанный!
– Помешанный он или нет, но его бизнес процветает.
– Интересно было бы знать, с чего. Откуда, из каких-таких своих недр он достаёт все те картины, статуэтки, свитки и прочее, о чём потом трубят газеты, а музеи и коллекционеры рвут друг на части, чтобы купить их?
– Ты преувеличиваешь. Никто никого на части не рвёт. К тому же, я не знаю. Он говорит только, что иногда ему приходится самому ездить по таким странным местам и залезать в такие дыры, чтобы выкупить какую-нибудь мелочь, что психоаналитик ему очень нужен.
– Зачем? Чтобы успокоить свою совесть? Так сходил бы на исповедь. Глядишь, поп бы и отпустил ему его грехи. Подумать только! Покупать за гроши шедевры, чтобы перепродать их потом чуть не в тысячи раз больше!
– Ну, про тысячи ты не прав.
– А про беспокойную совесть прав?
– Это ты у его психоаналитика спроси, – невесело усмехнулся Майкл. – Я в этом ничего не понимаю.
– Зато я начинаю завидовать психоаналитикам. Эх, не ту я профессию выбрал! Кому сейчас интересны шумеры с минойцами?
– Тебе.
– Не особо на этом заработаешь.
Питер поискал на тумбочке сигареты. Майкл снова лёг на подушку.
– Так когда ты был у врача? – спросил, закурив, Питер.
– Год назад. Когда у меня не получалась картина.
– Год назад! – Питер присвистнул. – Ну и хреновый тебе врач попался. Смени его.
– Год назад… – задумчиво повторил Майкл. – Именно тогда у меня начались кошмары…
– Ну, я думаю! – Питер ухмыльнулся. – Когда ты бился над своей дипломной работой, ты окружил себя всеми теми мрачными картинами этого своего Караваджо и, как его… Босха. Если целые сутки на них смотреть, ничего удивительного, что они начнут тебе в кошмарах сниться.
– А ведь картину я так и не закончил.
– Ещё один пример вреда от искусства. Ты целый год бьёшься, даже ищешь вдохновения у покойников, а кончается всё это расстроенной психикой и кошмарами по ночам. Может, снова академ возьмёшь? И смени своего врача. Кстати, как он тебя лечил?
– Прописал какие-то таблетки, требовал гулять больше, вдыхать приятные запахи, соблюдать диету, не волноваться и не перенапрягаться, вводил в гипноз…
– Час от часу не легче! В гипноз! В прошлую жизнь он тебя не отправлял – не заставлял тебя вспомнить себя до своего рождения?
– Нет. А зачем?
– А затем, что в своих кошмарах ты частенько бормочешь по-итальянски. Ну, или мне кажется, что это итальянский – очень похоже. Если твой шарлатан убедил тебя, что в прошлой жизни ты был Караваджо, тогда всё становится на свои места. Человека под гипнозом можно убедить в чём угодно. Даже в том, что он был Джеком Потрошителем. И тогда чему удивляться, если вокруг появятся распотрошённые трупы.
– Личность Потрошителя не установили, – глядя в потолок, отрешённо сказал Майкл.
